Получите, господа хорошие! Вот вам Виктюк, вот вам экзотика-романтика-эротика, вот вам негр, вот вам Апексимова… Всё получите! Апексимову – в частности.

Наговорить эпитетов – ничего не наговорить. Это – бал в её честь, бал Сатаны. Не хотите Сатаны – скажите: королевы. Она такова безусловно: худая, с сигарой во рту и голосом из живота, неустанно во внимании, бросающая вызовы и ноги выше головы. Какое счастье, что она так умело тянет на себя одеяло! Без неё спектакль смотреть бессмысленно – она там главный козырь. Постольку цыганка Кармен, поскольку сама женщина Апексимова. На неё смотришь с удовольствием хотя бы потому, что внутри чувствуешь: вот оно – сущее лакомство, неизведанность, апофеоз. Какая она интересная, эта единственная актриса, решившаяся поломать традиционный образ пышноволосой бессердечной смуглянки, какая уверенная и безгрудая!..

Уберите из памяти прочь наклеенные ресницы, повадки томных кошек и губы в пол-лица – и берите её. Забудьте о кокетстве, насмешливости и высоких каблуках – наелись уже, насмотрелись… Теперь здесь стоит полумальчик-полуженщина с замашками дикого павлина, маленький божок в облике большого беса. Прошу любить и жаловать. Как странно: веришь этому почти босоногому существу гораздо искреннее и переживаешь за него гораздо глубже, чем за любого другого, выдавливающего из зрителя слезу своими разнообразными интонациями, паузами и логическими ударениями. Необъясним и естественен мир этого угловатого зверёныша. У Апексимовой всё неподготовленное какое-то, беспрерывно стреляющее, идущее извне. Такое впечатление, что она вообще к этому спектаклю специально не готовится – выходит на сцену, фантазирует себе всласть, импровизирует – и что все ползанья, ужимки и прыжки есть результат производства природы человеческой. Иначе невозможно объяснить, откуда у режиссёра берётся такая абракадабра в голове!

(Нет, можно – Виктюк! Всё-таки не как-нибудь, а «гений…. гений!..»)

Огромную часть спектакля играет музыка – разумеется, Бизе. Она и сама играет, и роль играет, ещё большую. Получается зрелищное действо, почти карнавал, достойный мнения каждого пришедшего. Рассчитано. Выбирай что угодно в меру своих умственных возможностей и пристрастий. Кому – танцы, кому – костюмы, кому – негр, кому – Апексимова, кому – Ванька, кому – Встанька (с этим проблем не будет – помяните режиссёра). У тореадора слов нет вообще – так и должно, оправдывается полностью. Статный, красивый, пластичный брюнет с голым торсом и длинными волосами (ещё вам?), летающий во время боя, как горный орёл, – не надо никакой хала-балы! Только ради такого сексапила и пойдёшь на корриду наперекор угрозам сумасшедшего солдата. Твёрдо веришь словам Кармен, когда она, как в гипнозе, говорит, что ничего, кроме корриды, ей не нужно. Уж конечно! Кроме такого тореадора!.. В противовес ему, Хосе предстаёт обиженным неврастеником с детским лицом, который под конец так мучительно и надрывно орёт «Кармен!!!», что только и думаешь: «Да убей ты её поскорее!» А когда убивает – со всего размаху, крепко, оставив висеть на плече, как тряпичную куклу, – вот тогда и страшно. Хочется заплакать не под меланхоличный и грустный танец объяснений между ними под красивую музыку, а в этот самый момент убийства, когда становится ясно: никогда мужчине не дано будет понять женщину до конца, никогда она для него не является человеком в полном смысле этого слова, никогда он не думает о её «нутре» – ни-ког-да!

И поэтому вся декорация – разрезанное человеческое тело, некрасивое и беспорядочное своими органами, откуда просто до наглядности тянется нить из сердца, до конца не написавшая слово. Ну как ещё объяснить, что не головой она любит?! Правда, из сердца тянется не только нить, но и всё повествование происходящего – оттуда выходят на сцену. Таким образом, ткань этого висящего на волоске, но крепкого на вид мешочка становится хилой и мятой. Сердце дёргают все – даже сама Кармен. Ситуация не лучше и в крепких, упорядоченных лесенках рёбер – уж на что более непоколебимое и понятное явление, как цифры, расположены там чёрт знает как. И подобный хаос – во всём её теле… Так вот, где обитает женская душа!

Если у женщины всё внутри в порядке (последовательно, иначе говоря), это, простите, не женщина. Это зомби с первичными половыми признаками. Когда нет беспорядка – на что тогда жить? Что изменять? В чём разбираться?

…Итак, из сердца Кармен беспрерывно входят-выходят: люди в чёрном с красными платками (читайте: «танцоры», «массовка», «НЛО наших душ»), главная героиня собственной персоной, гадалка с лицом трупа, просто Нечто (вроде смерть), ещё одна массовка, Хосе, негр… Что за негр, в конце концов? Это – ипостась Хосе, как понимаете, чёрная во всех отношениях. Непоказываемая, неразгаданная червоточина – то, что живёт глубоко в нём. Ещё одна «внутренность». И когда Кармен танцует с ними обоими (очень, кстати, неласково) возникает ощущение, что со всеми – можно. Белый ты, чёрный, разноцветный – коль захочешь, будет всё равно. И от этого чувства «можно» становится жутко. Жутко оттого, что мы все – животные (прежде), человеки (после), люди (после «после»). Только перешагнув стадию людей, поймёшь, где истина, Бог, наслаждение. Было бы неплохо хотя бы дойти до неё. Лично у меня никакой симпатии негр не вызвал – наоборот, заставлял морщиться каждый раз при появлении на сцене. К счастью, появлялся он не так часто.

Хочет ли Кармен владеть? Безусловно. Но хочет бессознательно – и владеет. Сознательно она ничего не хочет. Когда Хосе произносит свой ключевой монолог, он недаром похож на раненую птицу большого полёта, которая мучительно пытается взлететь и не может (тореадор, как я высказалась, горный орёл, Кармен – дикий павлин, а этот какой-то подбитый буревестник). Та энергичная дикарка – и никто более – причина его надрыва, идиотства и заземлённости, для него в мире ничего не существует, кроме неё. Не писаной цыганской красотой она порабощает солдата, не темпераментом южанки, а желанием освободиться от пут принятой жизни, ограничений, нищеты, норм отношений между мужчиной и женщиной. Она просто хочет стать собой – странной, «неупорядоченной», до бешенства искренней и жертвенной женщиной. Быть наглядно болезненной, а не только внутри. И в этом – её настоящая власть, ибо Хосе никогда не сможет стать таким, как она. А она – такой, как тореадор.

Кармен тянется именно к тореадору, потому что понимает, насколько он далёк и, одновременно, как ей хочется достичь его высоты и стать такой же бесстрашной. Что же до самого избранного, то его мироощущения после свиданий с Кармен сродни езде на велосипеде. Так глубоко вздыхаешь, когда он садится на него, так широко улыбаешься, когда он едет, так тебе легко от этого!.. (Зал, например, аплодировал.) Он никому ничего не должен. Он прекрасен тем, что не требует взамен ни слова, ни взгляда. Он свободен. За его свободу, а не за свою, Кармен продаёт душу. «Мне всё равно, гадай, гадай…» – так она полунапевом говорит с гадалкой, возможно, с самого начала, с самой первой встречи с ним понимая, что пропала. Её нет, она уже мертва. Поэтому, ничего не теряя, безоглядно выпускает на волю свою раздольность, энтузиазм, роскошное умение танцевать и ползать на коленях, даже какую-то залихватскую комичность. Ей-богу, Апексимова может быть смешной, и это, поверьте, очень органично!

Стать заразительной и смелой – вот, что в силах Кармен. Плевать ей на людей, неважно, что там творится с Хосе, будь он хоть негр, хоть русский, хоть испанец… Всё равно он не даст ей свободы духа, не поймёт её природы. А природа женщины и есть её патронтаж. Поэтому Хосе обречён на убийство – самоубийство в первую очередь. Убивая Кармен, он, несомненно, убивает и себя. Но единственное отличие в том, что она остаётся жива. Она не может умереть, так как достигает своей высоты – да, не высоты тореадора, но своей, – апогея в любви, удовольствия, восторга, перешагивает стадию просто «людей». Она берёт с собой то, что принесла в мир, и поэтому не умирает.

Под конец гадалка недаром говорит – где бы они все, герои-то повести, были, что бы они без неё, стервозной, делали, если бы она не нагадала эту (иронично) «любо-овь!» Она права, чёрт возьми. Любовь-то можно нагадать: поди запрограммируй себе да поверь всем сердцем – ведь сбудется! А свободу духа не предскажешь, она или есть, или нет. Но из неё всё и рождается – любовь, совесть, доверие… истинное значение которых далеко не всем сейчас дано понять.

Это не история страсти. Это даже не история любви. Виктюк предпринял удачную попытку достучаться до нас, до нашей «корриды», и за эту неизменную заинтересованность в нас, боль и глубину я всегда буду его любить. Это, если хотите, история освобождения, которую так нелегко достичь. И всё равно, какой это спектакль – прибыльный, провальный, слабый, впечатляющий, нудный, сделанный наспех или выстраданный месяцами работы, – это театр. Театр, с какой стороны не посмотри. Можно как угодно его не понимать, но не признавать нельзя. Ибо уходишь после «Кармен» с ощущением чего-то НАСТОЯЩЕГО, прочувствованного, увиденного не просто так.

Так вот ради этого чувства, чувства не-обманутости, театр имеет место быть.